Духовный отец в Древней Восточной Церкви - С. И. Смирнов

Год окончания С. И. академического курса совпал с выходом в отставку из академии Ε. Е. Голубинского[881]. Академия не задумалась в выборе заместителя освобождающейся кафедры истории Русской Церкви: на заседании Совета 12–13 июня 1895 г. в качестве преемника мастистому историку был намечен только что окончивший курс академии и оставленный при ней профессорским стипендиатом С. И. Смирнов, которому Совет академии и поставил в обязанность использовать свой стипендиатский год для подготовки к чтению лекций по указанной кафедре. Представленный С. И. осенью 1896 г. в Совете академии отчет о своих занятиях в течение стипендиатского года, излагавший общие положения, отчасти вполне обработанные им, отчасти в виде лишь в виде конспективно намеченных лекций по истории так называемого Киевского, или домонгольского, периода Русской Церкви, обнаруживал, по авторитетному свидетельству рассматривавшего этот отчет В. О. Ключевского, «весьма основательную» подготовку начинающего профессора «к чтению своего первого академического курса»[882]. По прочтении двух пробных лекций в собрании Совета 12 сентября 1896 г.: одной на тему (по назначению Совета) «О посланиях Артемия, игумена Троицкого» и другой на тему (по собственному избранию) «Значение Печерского монастыря в начальной истории Русской Церкви и общества» — С. И. был избран на кафедру русской церковной истории в звании и. д. доцента.

В 1906 г. он становится экстраординарным профессором, а в 1914 г. получает звание ординарного профессора. С 1907 г. преподавательская деятельность С. И. выходит за стены академии: по рекомендации В. О. Ключевского он вступает в число приват–доцентов Московского университета по русской церковной истории и, таким образом, становится, по его выражению, уже не только «учеником», но и «ставленником» Ключевского[883]. Наконец, с 1912 г. С. И. читает курс по своей науке на московских Высших женских курсах, учрежденных Полторацкой. Лекции С. И. всегда отличались теми же научными достоинствами, какие отмечались всеми рецензентами и в печатных трудах его: обилием оригинального документальноисторического материала, тонкостью анализа исторических явлений и памятников, художественной простотой и изяществом изложения. Глубокая эрудиция С. И., в особенности в области древнерусской письменности, давала ему возможность быть и превосходным руководителем студентов в их практических занятиях по предмету кафедры.

«В жизни ученого и писателя», по выражению В. О. Ключевского, «главные биографические факты — книги, важнейшие события — мысли». И в жизни С. И. научно–литературная деятельность его представляет собой в высшей степени значительные ее страницы, ярко отображающие существенные черты духовных интересов и содержания. Рамки нашего очерка не позволяют сделать хоть сколько‑нибудь полную характеристику этой деятельности С. И., оставившего после себя, несмотря на сравнительную кратковременность своей жизни, немалое и весьма ценное научно–литературное наследство. Отметим лишь наиболее крупные ее моменты.

Научно–исторические труды С. И. по своему содержанию и направлению отличаются замечательно органическим характером. Центральное место в ряду их занимают его работы, посвященные истории и бытовой характеристике института духовничества вообще, и древнерусского в особенности, — работы, которые по преимуществу создали С. И. почетную известность в ученом мире. Вопрос о древнерусском духовничестве как своеобразном явлении тогдашнего церковно–культурного быта, «не существующем в нашей современной церковной жизни и почти забытом наукою» (Богословский вестник, 1898. Октябрь. С. 147), привлек к себе внимание С. И. еще на первых порах его профессорской деятельности. Первым литературным произведением его в этой области была его статья в «Богословском вестнике» за 1898 г., вышедшая затем и отдельным изданием — «Древнерусский духовник» (очерк). Не задаваясь в этом очерке сложным вопросом, «из каких сторонних влияний и элементов институт этот образовался в Древней Руси», С. И. ставил своей ближайшей задачей «только описать его в том же виде, в каком он у нас существовал» (Ibid. XI. 148). В рамках этой задачи работа была выполнена С. И. с замечательной обстоятельностью. Умело комбинируя извлеченные по крупицам из разнообразных по характеру памятников древнерусской жизни и письменности сведения о тогдашних духовных отцах, С. И. на страницах своего очерка нарисовал красочную и целостную историческую картину быта и деятельности древнерусских духовников, их отношения к своей «покаяльной семье», нравственного влияния на нее их учительской деятельности, посвятив заключительную главу своей статьи специальной характеристике «Вопрошания Кирика», поскольку этот любопытнейший памятник древнерусской письменности с наибольшей полнотой «изображает русского духовника глубокой древности в его нравственно–практическом миросозерцании» (Ibid. стр. 118). Выполненный С. И. в значительной части на основе изучения рукописного материала, снабженный и несколькими приложениями, содержавшими в себе текст некоторых рукописных материалов, его очерк не остался незамеченным в исторической науке, как труд, по полноте собранных автором данных по вопросу о духовниках могущий «служить надежным пособием при специальных изысканиях» (Исторический вестник. 1899. 9. 1008). Нам лично известно со слов самого С. И., что очень лестный отзыв о его статье сделал и В. О. Ключевский, давший при этом и практический совет автору: после некоторой обработки представить свою работу в качестве магистерской диссертации. С. И. близко принял к сердцу этот совет своего учителя, но выполнил его не совсем точно: обработка обследованной им в своем очерке темы приковала к себе его внимание более чем на 15 лет и в результате дала не только магистерскую, но и докторскую диссертацию.

Существенным пробелом в характеризованном очерке С. И., отмеченном самим автором, как мы видели, являлось опущение им вопроса об историческом происхождении древнерусского института духовничества, о взаимоотношении в нем самобытно–русских и сторонних, преимущественно византийских, элементов и влияний. Изучение древнерусского духовенства с этой стороны и составило предмет ближайших научных интересов С. И. в начале 900–х годов. Уже тот несомненный факт, что «древнерусская покаянная письменность находилась под сильным влиянием греческой, а, может быть, отчасти и латинской», что древнерусские духовники в своей дисциплинарно–покаянной практике в огромной степени руководились правилами и статьями византийского происхождения, приводил С. И. к сознанию, «что научно разобраться в древнерусской покаянной письменности возможно только после тщательного изучения покаянной письменности греческого Востока, а может быть, даже и латинского Запада»[884]. Но влияние Византии на древнерусское духовничество сказалось и на бытовой его стороне, и притом на очень существенных чертах ее, в особенности на явно монашеском характере духовнического института. «В Древней Руси, — пишет С. И., — были духовниками как белые священники, так и иеромонахи. Но характер духовнического института явно монашеский, чертами монастырского пастырства отличаются взаимные отношения духовного отца и детей. Почему же это так? Откуда такое сильное влияние монастыря на институт общецерковный? Даже из древнерусских памятников я узнаю, что на Востоке в XII в. и позднее духовничеством занимались исключительно монахи, которые, очевидно, и сообщили монастырские черты духовничеству. А при самом первоначальном ознакомлении с духовничеством восточным мне встречается удивительный факт, что там несколько ранее XII в. нередко бывали духовниками простые, не священного сана монахи. Объясняют это монашеским злоупотреблением, но странно то, что в нем виноваты не одни заинтересованные монахи, но и епископы, которые, случалось, давали право на духовничество простым монахам, даже, по–видимому, монахиням–игумениям. Значит, здесь дело не в обыкновенном нарушении церковной дисциплины, а в чемто более сложном. Указанные соображения и недоумения заставили меня заняться исторической судьбой духовничества на Востоке с самого начала его возникновения, потому что только таким путем я считал возможным дать надлежащее объяснение странным явлениям в истории интересующего меня института» (Ibid. стр. XV). Ученик и преемник Голубинского, давшего блестящие образцы «сравнительного изучения» однородных явлений древнерусской и византийской церковной жизни, в частности «таким методом восстановившего историю церковного управления в киевский период, — одну из лучших глав своей превосходной Истории» (Ibid. стр. IX), С. И. для выяснения отмеченного вопроса на время превратился из историка Русской Церкви в византолога, «погрузился в историю Древней Восточной Церкви, и погрузился глубоко» (Ibid.). Результатом этого углубления С. И. в изучение византийских корней древнерусского духовничества и явилась в 1906 г. его магистерская диссертация под цитированным выше заглавием, печатавшаяся в форме отдельных статей на страницах Богослоского вестника в 1904–1906 гг.